12 января умер актер Вильнюсского старого театра Сергей Зиновьев. В этом году актеру исполнилось бы 70 лет. С. Зиновьев начал работать в Вильнюсском старом театре (тогда Русский драматический театр Литвы) в 1980 году вместе со своими однокурсниками Витаутасом Шапранаускасом, Эдмундом Микульским и Нийоле Казлаускайте. Все они окончили Литовскую государственную консерваторию (ныне Литовская академия музыки и театра) под руководством Виталия Ланского и Альге Савицкайте.

За 44 года работы в театре С. Зиновьев исполнил почти 80 ролей, которые создавал с исключительной духовной интеллигентностью, даже в комедиях он стремился отыскать сердцевину персонажа, не рассмешить людей, а найти суть комичности, раскрыть ее зрителям.

С. Зиновьев: «Если честно, я помню почти все свои роли»

В одном интервью С. Зиновьев сказал: «Если честно, я помню почти все свои роли. Они все засели в моей памяти, с возрастом особенно, словно откуда-то из глубин подсознания всплывают персонажи, которых я играл очень долгое время. Я думаю, это тот жизненный багаж, который всегда будет с тобой. Какие-то вещи ты переосмысливаешь, какие-то берешь оттуда, ведь новое – это хорошо забытое старое. И каждый раз, выходя на сцену, стараешься улучшить спектакль. Есть определенная планка, которую уже не можешь опускать, ее можно только поднимать. Бывает, создается спектакль, выпускается премьера, но может что-то упустили, не до конца сыграли, а ведь материал – странная штука, он вдруг начинает тебя направлять. Дает тебе свою, автором придуманную линию, выводит тебя на правильный путь. Это происходит на интуитивном уровне. И только потом понимаешь – да, что-то было упущено».

Елена Богданович: «Спокойный, немного отстраненный, живущий в своей идеальной реальности»

Актриса Елена Богданович, создавшая вместе с С. Зиновьевым исключительный актерский дуэт в спектакле «Последний вылкий влюбленный», вспоминает: «Сережа был очень разносторонним, но всегда открытым, большим и теплым человеком. К нему хотелось прижаться, почувствовать себя маленькой, надежно защищенной  девочкой. Мы подружились во время постановки «Последнего пылкого влюбленного». Это был наш любимый спектакль-дуэт. В день спектакля он всегда приходил за несколько часов до начала, сидел в гримерке, повторяя текст, прибегала я, он заваривал крепкий чай и, пока я его пила, угощал меня рассказами из своей яркой актерской жизни. Это были завершенные, яркие зарисовки. Я всегда говорила ему, что он должен их записать, а он, как всегда, только махал рукой. На день рождения я подарила Сереже книгу воспоминаний и афоризмов его любимой Фаины Раневской. Они оба были очень похожи в своем игривом, добром юморе. Он мог производить впечатление открытого, большого, доброго человека, но это был фасад – лицо, которое удобно показывать миру, а за ним скрывался ранимый, чувствительный человек, умеющий предугадывать настроение окружающих и готовый прийти им на помощь своевременной шуткой или поддержкой.

Всегда, примерно за полчаса до начала спектакля, пока я волновалась и суетилась за кулисами, он спокойно сидел в глубине сцены в костюме владельца рыбного ресторана, который очень ему шел, и на мой вопрос: «О чем ты молчишь, Сережа?» он отвечал: «Я просто слушаю, как зрители собираются в зале, занимают свои места, и пытаюсь настроиться на их волну, посылаю им хорошие эмоции. Я хочу, чтобы им было приятно, хочу подарить им радость». Таким он и был, наш последний страстно влюбленный в театр и свою профессию Сережа. Спокойный, немного отстраненный, живущий в своей идеальной реальности».

Среди наиболее ярких ролей Зиновьева последних десятилетий: Служитель синагоги, Парнес – «Новообращенный. Граф Потоцкий из Вильнюса» Ш. Зелмановича  (реж. Й. Вайткус, 2024), Старик – «Семейные сцены» А. Яблонской (реж. В. Марвин, 2023), Лейзер-Волф, мясник – «Поминальная молитва» Г. Горина (реж. В. Гурфинкель, 2021), Иосиф – «Семь пятниц фарисея Савла» А. Андреева (реж. Й. Вайткус, 2016), Мобед – «Семь красавиц» Низами Гянджеви (реж. Й. Вайткус, 2015), Борис Семенович Гусь-Ремонтный – «Зойкина квартира» М. Булгакова (реж. Р. Aткочюнас, 2014), Отец Владимир – «Язычники» А. Яблонской (реж. Й. Вайткус, 2013), Петя Перов – «Ёлка у Ивановых» А. Введенского (реж. Й. Вайткус, 2012), Барни Кэшмен – «Последний пылкий влюбленный» Н. Саймона (реж. О. Лапина, Е. Богданович-Голубева, 2011) и др.

Фотогр. Тельмана Рагимова

Всемирно известная легенда старинной музыки, дирижер Тревор Пиннок вместе с одной из выдающихся оперных исполнительниц Лауриной Бенджюнайте, камерным оркестром Св. Христофора и Международным духовым ансамблем встречаются в Литве 21, 22 и 23 ноября для участия в концерте “Endless Pleasure”. Вильнюсский старый театр приглашает испытать бесконечное удовольствие, слушая произведения Г.Ф. Генделя и В.А. Моцарта не только в Вильнюсе, но и Висагинасе и Вилкавишкисе.

Солистка Лаурина Бенджюнайте, отличающаяся уникальным голосом и умением смело сочетать разные музыкальные эпохи, рассказывает о своем опыте выступлений с известным дирижером Тревором Пинноком.

Лаурина, ты оперная солистка с очень широким репертуаром – от барочной музыки до современных произведений композиторов XXI века. Не каждый солист отважится исполнить как барочные, так и сложные современные произведения. В чем твой секрет как певицы, который позволяет тебе смело погружаться в такие разные музыкальные эпохи?

Мы используем один и тот же инструмент для исполнения музыки всех эпох – голос. Я бы никогда не стала петь репертуар, который не подходит моему голосу. Я бы не смогла исполнить все произведения эпохи барокко или произведения современных композиторов. Это в большей степени зависит от вкуса исполнителя, его желания исполнять определенный репертуар, музыкальной грамотности и эрудиции. В конце концов, все диктует сам голос – он является главным фактором. 

Какая музыка тебе ближе всего и почему? Есть ли любимые произведения, которые всегда тебя вдохновляют?

Это самый сложный вопрос, потому что как «животное» музыкального мира считаю своим долгом называть произведения и имена композиторов. Однако именно тишина для нас жизненно важна. Если говорить о прослушивании, то мне нравится хорошо исполненная поп-музыка, а для вечера я часто выбираю «разбавленный» джаз. Когда мне просто хочется «поорать» (зам. автора петь от души), это – национальный гимн Литвы или «Там, где пуща зеленеет» („Kur giria žaliuoja“).

На концертах “Endless Pleasure“, где ты будешь петь в сопровождении камерного оркестра Св. Христофора и дирижера Тревора Пиннока, знатока барочной музыки, исполнишь произведения Моцарта и Генделя. Чего ожидать слушателям от этой программы?

Мы долго решали, какая программа лучше всего привлечет публику, ведь эти концерты – только начало. Весной мы все вместе будем работать над оперой. Я восхищаюсь Моцартом, а Тревор – барокко, Г.Ф. Генделем. Произведения этих композиторов прекрасно сочетаются друг с другом. И, я верю, что это идеальное первое свидание с Вильнюсским старым театром. Концерт “Endless Pleasure“ – словно предвестник, приглашающий в дальнейшее музыкальное путешествие.

Зрителей ждет особенный концерт. Оркестр Св. Христофора уже давно «точит смычки», а мы все с огромным нетерпением ждем коллег-инструменталистов со всей Европы, которые по просьбе Тревора смогли найти место в своих сумасшедших рабочих графиках. Создавать музыку вместе с маэстро – это настоящая привилегия, честь и необыкновенный подарок.

Как родилось ваше сотрудничество с дирижером, клавесинистом Тревором Пинноком? И что побудило сегодня отправиться в совместное путешествие по музыкальным открытиям?

Я познакомилась с маэстро Тревором в 2008 году в Лондоне, в оперной студии Королевской академии музыки, где я принимала участие в прослушивании оперы, которой он дирижировал. Это многолетняя музыкальная дружба. Тревор стал моим музыкальным отцом – это человек, с которым я советуюсь по самым важным вопросам моего музыкального пути. Каким-то непостижимым образом он стал неотъемлемой частью нашей семьи. Впервые я уговорила его приехать в Литву летом 2021 года, когда Неринга была культурной столицей Литвы. Мы тогда ставили оперу в спортивном зале моей школы. Весной мы вернемся с той самой историей любви Ациса и Галатеи, но в этот раз будем ставить спектакль в Вильнюсском старом театре. У оперы будет свой настоящий дом, своя сцена!

Музыка барокко, особенно в исполнении такого дирижера, как Тревор Пиннок, имеет свою специфику. Каково твое отношение к исполнению отдельных музыкальнвх жанров? 

Когда я пою барочный репертуар, не могу одновременно готовить другую музыку. Кстати, это относится ко всему моему репертуару. Голосу требуется время, чтобы адаптироваться, найти свое собственное звучание и способ. Я только что вернулась из Франции, где в Оперном Театре Ниццы на Лазурном берегу я пела Симфонию № 4 Малера, и мне потребовалось несколько дней, чтобы вернуться к Семеле Г.Ф. Генделя и заново ее освоить. Всем произведениям нужно время и подходящее чувство.

Как думаешь, какова роль оперного исполнителя в современном мире, когда музыка становится все более доступной на других платформах? Меняется ли аудитория и ее ожидания во всем мире и в Литве?

Мы все выигрываем от того, что музыка доступна. Самое важное – чем мы заполняем этот эфир. Какова моя роль в современном мире? Я – связующее звено, мост между дирижером и идеей композитора, которая звучит через мой опыт, сердце и голос. Ожидания публики по сути не меняются – мы все хотим быть растроганы, удивлены, желаем испытать единение, и музыка щедро предоставляет такую возможность.

Беседовала Лаурина Лопайте

Фото – Ронан Коллетт

Кристина Мария Кулинич – актриса, драматург, режиссер. Начала свой творческий путь как театральная актриса и перформансист. В 2017 году написала свой первый текст для перформанса «Window Shopping», за которым последовали пьесы «Дедушка», «Цели и задачи», «SoDramatic», «Fan Fiction» и др.

Премьера последней пьесы драматурга нового поколения «Хорошая погода, если не слишком много думаешь» в постановке самого автора пьесы состоится в Вильнюсском старом театре 9 и 10 ноября. Спектакль поднимает как никогда актуальные темы истории, памяти, исторической травмы, вины и Холокоста. Действительно ли мы учимся и можно ли извлечь уроки из истории? Ясно только одно – не меняется только человеческая природа.

Что побудило выбрать темы исторической травмы, вины и Холокоста? В какой степени на это повлиял исторический и современный контекст?

Прошлым летом в руки попала книга Ауримаса Шведаса «Ирена Вейсайте: жизнь должна быть прозрачной», в которой собраны беседы ныне покойной профессора И. Вейсайте с автором. Некоторые из бесед – это воспоминания о прожитом Холокосте в Литве. Мое собственное восприятие Холокоста, должна признаться, было скорее школьным. По мере чтения меня не покидало нарастающее чувство стыда. Как так получилось, что люди, пережившие трагедию и выжившие, люди, мимо которых я проходила на улице или даже встречала на спектаклях, люди, составлявшие огромную часть литовского общества до Второй мировой войны, восприятие их трагедии не присутствует в моем сознании. Почти не было осознания того, что здесь происходило и какую важную часть общества мы потеряли. Большинство из нас знают Анну Франк. Но, наверное, не многие знают Ицхока Рудашевского – подростка, который был заключен в Вильнюсское гетто, вел дневник и фиксировал жизнь в гетто. Однако глубокая трагедия, ее масштаб и значение не были осознанны. И то, что это также моя историческая память, не было осознано. Насколько я могу судить, многие люди могли бы сказать нечто подобное. Словом, я решила исследовать, попытаться осмыслить хотя бы часть этого в пьесе.

Тогда в Израиле 7 октября произошел теракт. Более того, антисемитизм начал проявляться с разных сторон. Это страшно и мерзко. Поднятие этих вопросов на поверхность кажется как никогда необходимым.

Однако в этом контексте я не хотела бы использовать слово «вина». Я согласна с мыслями, высказанными профессором Саулюсом Сужеделисом в одном из интервью, о том, что коллективная вина – не самый продуктивный способ обозначать явления. Однако те из нас, кто родился после войны, не виноваты в том, что сделали некоторые из наших предков. Более подходящим словом, по мнению профессора, был бы коллективный стыд. Соглашусь. Соглашусь и с тем, что важно изучать неудобные подробности Холокоста в Литве – это сделает нас только сильнее.

Вы автор пьесы «Хорошая погода, если не слишком много думаешь» и режиссер спектакля по своей же пьесе. Как вам удается совмещать эти две миссии?

Сегодня я не считаю эти два аспекта создания спектакля принципиально разными. Конечно, и режиссура, и драматургия требуют разных навыков, но я не думаю, что они конфликтуют или мешают друг другу. Мне интересно само театральное искусство, а его можно создавать по-разному – можно разделить работу и функции, но можно и делать все самому. Важно, чтобы машина, которую мы конструируем во время репетиций, завелась, когда зрители уже в зале, но одной правильной инструкции нет.  Я бы сказала, что миссия одна и та же – сконструировать «театральную машину». Мне интересны разные этапы этого построения.

Какую аудиторию, какого зрителя вам важно охватить? Насколько важен зритель для Вас как для художника, работающего в современном театре?

Публика – это существенный элемент, завершающий работу. Надеюсь, мне удастся найти открытого, чуткого зрителя, который осмелится столкнуться с неудобными вопросами и чувствами.

В спектакле поднимается вопрос: можно ли извлечь уроки из истории? Как бы вы ответили на этот вопрос сейчас?

Не знаю. Надеюсь, что да.

Какие были основные источники вдохновения для написания пьесы и постановки спектакля?  

Книги, экскурсии, открытые лекции и воспоминания выживших помогли лучше понять и осмыслить этот этап истории. Конечно, это обширная тема и я не стала знатоком этого исторического периода, отнюдь.

Часть прочитанных мною книг практически легла в основу историй и дилемм пьесы. Некоторые фрагменты я даже цитирую или перефразирую. Прежде всего, это книги Анеты Анры «Йехудит. Мир мог быть таким прекрасным», а также «Тайную историю полиции Каунасского еврейского гетто», написанную самими сотрудниками полиции Каунасского еврейского гетто, и «Наши» Руты Ванагайте. Если говорить о театральном влиянии и источнике вдохновения, то это „(A)pollonia“ Кшиштофа Варликовского.

В спектакле два молодых человека, женщина и мужчина, застряли в неопределенном времени и пространстве. Что это за персонажи? Почему Вам важно исследовать связь этих персонажей с прошлым и их поисками в XXI веке?

Персонажи – обычные хипстеры, пытающиеся построить свою жизнь. Один из вопросов, который меня волнует: чтобы избежать повторения таких ужасов, как Холокост, что важнее: знание исторических фактов или знание самого себя как очень сложного и противоречивого существа? Ведь некоторого времени после Холокоста, особенно в западной общественности, поднимался вопрос: как вещи такого масштаба могло произойти? Как такая большая часть обычных, средних, психически здоровых людей могла совершить такие жуткие преступления? Эти и подобные вопросы задают себе герои пьесы, которые по ходу пьесы узнают истории своих предков – истории, не существовавшие в их памяти до посткатастрофического пространства.

Какие методы и формы современного театра наиболее эффективны в изучении и работе с такими темами, как война, травма и чувство вины?

Скорее всего существует множество способов, методов и форм, подходящих для раскрытия подобных тем. Я верю, что то, что мы с командой создаем, тоже будет действенным.

Вы упомянули, что иногда предпочитаете «наслаждаться хорошей погодой и фантазировать о будущем». Помогает ли творчество найти баланс между тревогами настоящего и мечтами о будущем?

Иначе говоря, я скорее убегу, чем предприму реальные шаги – посмотреть в глаза своей тревоге и попытаться ответить на вопросы: что реально могу сделать, что в моих силах, как реально могу внести вклад в создание того будущего? К сожалению, я заметила неприятную правду – здесь говорю о себе. Чем дальше, тем больше убеждаюсь, что беспокойство о настоящем и фантазии о светлом завтра – две стороны одной медали. Я не хочу искать баланс между ними, это бессмысленно. Для меня сегодня творчество становится одной из попыток постичь и осмыслить это.

Как ваши предыдущие работы и совокупность драматургических текстов повлияли на творческий процесс спектакля «Хорошая погода, если не слишком много думаешь»?

Углубляться в эту тему, читать мемуары и исторические источники было непросто, и часто окутывали сомнения, могу ли я влить хотя бы часть этой боли в театральное произведение и под каким углом это имеет смысл делать... Творческий процесс отличался от предыдущих. Я столкнулась с дилеммами, сомнениями, страхами. Конечно, в большей или меньшей степени я всегда испытываю подобное, но в этот раз я чувствую очень большой груз ответственности.

Искусство перформанса оказало большое влияние на Ваше творческое становление. Как этот опыт отразится в спектакле «Хорошая погода, если не слишком много думаешь »?

Возможно, очень косвенно. Да, я уверена, что этот опыт оказал на меня огромное влияние, и это отражается в задачах, которые я ставлю перед актерами, и в моем собственном образе мышления, в почерке. Тем не менее я сомневаюсь, что влияние перформанса будет заметно в спектакле – сегодня перформативности на театральной сцене я не ищу. Конечно, бессознательно это может проявиться, но сейчас для меня важенее всего, чтобы форма помогла теме раскрыться.

Чем отличается творческий процесс в экспериментальных, независимых театральных проектах от постановок в институциональных, государственных театрах? Есть ли, на Ваш взгляд, принципиальные различия?

Процесс такой же, как и всегда. Работать в учреждении проще по логистическим причинам – каждый делает свою работу и все. В независимых театрах часто становишься и рабочим сцены, и продюсером, и еще черт знает кем. Я бы сказала, что с этой точки зрения в учреждении комфортнее.

В Вашем творчестве часто прослеживается сновидческий, разговорный стиль потока мыслей. Что привело к формированию такого стиля? Насколько важна сновидчество в создании атмосферы спектакля?

Мне очень интересно фиксировать повседневный язык и поток мыслей. Я часто ловлю, иногда даже записываю, а затем транскрибирую случайный разговор или просто быстро записываю то, что услышала на улице. Записанная на бумаге речь выглядит очень странно, как будто не прилипает к бумаге. Живая речь отличается от письменной. Даже сейчас, когда я отвечаю на вопросы письменно, моя мысль в какой-то степени контролируется и редактируется, а во время живой речи проявляются всевозможные противоречия, нелогичности и мусор – одна еще не до конца сформулированная мысль сменяется другой. Интересно исследовать как и что о тех или иных вещах говорит сама манера речи, употребляемые слова, паузы, и потом из таких фрагментов пытаешься собрать целое. Часто в речи «ни о чем» или в не до конца сформулированной мысли есть что-то, о чем я сознательно не подумала бы.

Нечто подобное происходит и с потоком мыслей. На первый взгляд, это беспорядок, сновидческий бред, но именно за ними скрывается то, о чем не хочется говорить или думать. Вот поэтому мне нравится оставлять в текстах немного этого беспорядка, прерывистость мысли, неконтролируемую лексику в речи персонажей.

Стали ли современные зрители более чувствительны к историческим травмам и коллективной памяти, или же мы слишком поглощены повседневными заботами?

В 2016 году в Молетай состоялся «Марш памяти», посвященный памяти об убитых в этом городе евреях. В нем приняло участие множество людей. Я сама была там с несколькими коллегами и могу подтвердить, что атмосфера была очень трогательной. Вспоминая сейчас этот марш, я думаю, что это один из тех случаев, которые показывают, что многие люди не равнодушны к трагедии еврейского народа и понимают, что это и наша трагедия.

Ваше личное видение будущего? Вы больше оптимист или считаете, что катастрофы неизбежны, как упоминаете в спектакле?

Чтобы предотвратить их, необходимо приложить огромные, сознательные, индивидуальные и коллективные усилия. Не хочется склониться ни к оптимизму, ни к пессимизму. Не хочется поддаться эмоциям, но необходимо найти способы, как не скатиться в безразличие.

Беседовала Ингрида Рагяльскене

Фотогр. Тельман Рагимов

20 мая исполняется 80 лет Йонасу Вайткусу, режиссеру и лауреату Национальной премии Литвы. За долгие годы творческой работы в театре Йонас Вайткус поставил более 100 спектаклей в Литве, Украине, Норвегии, Дании, Швеции, Японии, России, Азербайджане, Казахстане. Один из самых зрелых литовских режиссеров, Й. Вайткус воспитал плеяду актеров и режиссеров, которые сегодня составляют элиту современного литовского театра. Мы беседуем с Йонасом Вайткусом не только о предстоящем юбилее, но и о спектакле «Новообращенный. Граф Потоцкий из Вильнюса» по пьесе Шолома Зелмановича, премьера которого состоится 15 и 16 июня на сцене Вильнюсского старого театра. Й. Вайткус – художественным руководитель данной постановки, режиссер – Альбертас Виджюнас.

Ваша философия, смелость, гражданская позиция и мировоззрение заложили основы современного литовского театра. Как вы оцениваете процессы, происходящие в литовском театре сегодня? Каким вы видите его будущее?

Театр в Литве и за ее пределами сейчас находится на лихорадочном перепутье. Кажется, что пришло время открыть его истинное лицо, понять его идею, его призвание, его миссию. Ведь у каждого живого человека есть своя миссия, свой путь. Если человек не осознает этого, то его ждут другие варианты. Анализировать такие случаи очень болезненно. Нельзя опираться на сознание раненных, беспокойных людей. Они фрагментарно понимают ваш язык, вашу отдачу театру или идее. Перепутье уже очевидно, о чем свидетельствуют работы: истеричное перескакивание с одного жанра на другой, попытки быть интересным, вызывающим, заметным, рекламируемым на фейсбучной туалетной стене... Неповрежденных людей практически не осталось – они замолчали или не видят смысла участвовать в этом «танце смерти». Общаешься с человеком и думаешь, когда же он тебя «подставит», спровоцирует. Поэтому я стараюсь не общаться с ненадежными людьми. Ненадежными своими работами. Слова и дела – это разные вещи.

Сейчас в литовском театре серьезно работают, наверное, человек пять. И они иногда бродят вокруг, думая, что знают и умеют все. Эти знания – такая пенистая скрепа. А без ошибок, неудач, потерь нет настоящего поиска и понимания собственной значимости. Всю жизнь я считал, что в человеке должен быть и прокурор, и судья, и адвокат. И ангел–хранитель, и даже провокатор. Человек склонен дремать, быстро толстеть, поддаваться антропологической ярости, заглушать совесть.

В творчестве нет эталонов, есть только возможность осознать собственную ничтожность. Я никогда не любил похвалу, хотя приятно услышать доброе слово. Но не от лицемера, а от того, кто искренен и честен. Смелость появляется от осознания, что иначе поступить не можешь, когда переступаешь через желание угодить и себе, и красноречивым. Мне так опротивело то зловоние, исходящее из всех углов и порталов. Люди просто тают от того, как они милы друг с другом. Просто истекают жиром от такой радости. Мне кажется, что должны капать слезы, очищающие человека. Есть люди, и молодые тоже, которые видят и чувствуют, но они молчат, не осмеливаются, не понимают, как можно повлиять на такую массу. Даже у животных больше тепла, больше смелости, чтобы защищать свой дом. В мире идет вечная борьба между человечностью и зверством. И от этого никуда не деться.

Слышали ли вы обвинения в том, что старое поколение выпустило из своих рук ту нить и позволило появиться этому «лихорадочному перепутью»?

Я никогда не опирался на вульгарность и грубость в своих спектаклях. Жестокость на сцене – как инъекция. Операцию делают, когда начинает гноиться. Если вы используете наготу как средство воздействия на зрителя, это все равно что отравить человека, в котором еще осталась детская искренность. Мне иногда очень странно смотреть такие спектакли.

А сколько себя Вы видите в своих учениках?

Некоторые вещи вижу, и не только в своих учениках. Видимо, следили за моими работами. И не только моими – Некрошюса, Тамулявичюте, которые работали серьезно и ответственно. А моя смелость... Потому что я не мог иначе. Мне было важно говорить о том, что меня волнует, ранит. Моя смелость была вызвана отчаянием. Почему ставлю один и тот же спектакль три–четыре раза, перехожу из одного театра в другой? Не от хорошей жизни.

Ваш 80–летний юбилей отмечен и Вашим вкладом в литовский театр и решимостью взяться за глобальную тему, нушедшую отражение в драматической легенде Шолома Зелмановича «Гер Цедек. Граф Потоцкий из Вильнюса». Что вдохновляет Вас на работу с этим уникальным материалом?

Прежде всего – важность религий и веры. От того, насколько глубоко человек принимает веру, зависит его сущность. Если человек может пожертвовать чем–то ради своей веры, может быть, даже собой, своим благополучием, тогда понимаешь, что он не лицемер, потому что вера дает силу. Я не могу утверждать, что его вера правильная или хорошая. В пьесе Ш. Зелмановича сталкиваются две веры – еврейская и христианская. Между двумя верами есть много точек соприкосновения, если их уважать и слышать.

Готов ли современный зритель, часто отрекающийся от веры, к такому материалу?

Это не имеет значения. Ваши беды. Готовьтесь... Мне кажется, что в пьесе выражено обнажение двух начал – человеческого и людоедского. Не питайте иллюзий, что зверя в вас нет.

Каждую Вашу премьеру зрители называют художественной провокацией. Почему Вы придерживаетесь подобного авангарда?

Это не авангард, я чувствую свои ошибки. Я не отдалился от того, что мне противно. Но у вас есть право выбора. Если у человека нервные клетки открыты, чувствительны, не покрыты когтями, жиром, он это чувствует. Слава Богу, у меня были учителя, которые поддерживали меня, радовались моему растущему таланту. Я благодарен им за это. Я хотел быть и танцором, и певцом, и музыкантом, и актером. Режиссура словно объединяет всё то, что я сам не мог реализовать. А несчастье режиссуры – в серьезном самоанализе. Но это и счастье.

Какие качества Вы цените в актере Максиме Тухватуллине, которому отдали роль новообращенного графа Потоцкого?

Молодость, позитивная наивность и искренность. И никакого абсолютного профессионального опыта, который, как правило, развращает человека. Он не чувствует себя всемогущим. Мне больше ничего не нужно... Он покорный актер, режиссеру легче, когда актер не спорит все время. Мне нужны люди, которые не боятся смело выходить на сцену, смело обнажаться духовно. Никогда не знаешь человека хорошо... Хочу похвалить работы сценографа Артураса Шимониса, художника по костюмам Йоланты Римкуте и композитора Риты Мачилюнайте. Надеюсь, что в спектакле мы избежим внешней декоративности.

Кто этот до сих пор не открытый литовским театром человек, драматург Шолом Зелманович, погибший в Каунасском еврейском гетто во время войны, и которого Вы возвращаете в театр спустя почти 100 лет?

Ему не хватило искусства, хотелось донести очень серьезную мысль – что все религии родственны друг другу. У веры есть общая черта – Любовь. И она не поощряет жестокость. Вера побуждает быть воином, защитником, но не завоевателем. Никто не хотел открывать этот материал – он опасен. Во всем.

Верите ли Вы, что работа художника может повлиять на сознание человека, заставить его измениться, обновить себя?

В каунасский период люди приезжали на премьеры со всей Литвы. Сейчас театр десакрализован. Я год наблюдал, как Мильтинис репетировал «Танец смерти». И зрители, и актеры смотрели на сцену по-другому. Я понял, что разные мероприятия не могут сосуществовать в одном пространстве. Кто этого не чувствует, потерял понимание того, что такое душа, сакральность, вера. Театр – это место, где жизнь и смерть сталкиваются в историях других людей. На глазах у зрителей это столкновение порой более точное, чем в реальной жизни. И это возможно только благодаря талантливым актерам, сохранившим открытый нерв человечности, чуткость к судьбам людей и преданность своей профессии.

Беседовала театровед Ингрида Рагяльскене

Фото Артура Своробовича