«Я полюбил это здание», – говорит режиссер Мантас Янчяускас о Вильнюсском старом театре, где он создал свой новый спектакль «Далеко-далеко». На премьере 7 и 8 мая зритель отправится в индивидуальное сенсорное путешествие по пространствам Вильнюсского старого театра, его настоящему и прошлому: один зритель и уникальный маршрут, проводниками которого станут голоса, свет, музыка и современные технологии.

Мантас Янчяускас – режиссер молодого поколения, окончивший Литовскую академию музыки и театра в 2018 году по специальности «театральная режиссура» (руководитель курса Гинтарас Варнас). Его работы отличает деликатное исследование социальных проблем, синтез документалистики, site-specific театра и технологий. Спектакли “Dreamland”, «Шпаклевка», «Играет Марюс Репшис», «Портал», «Экскурсия», «Сотрясения», «Ведомые» – расцениваются театральными критиками и зрителями как важные явления современного литовского театра.

О том, почему иммерсивная форма может быть глубже традиционного театра, как истории, звучащие в наушниках, и «призрачный свет» становятся ключевыми элементами драматургии и почему театральная память – это прежде всего борьба за настоящее – в этой беседе с создателем «Далеко-далеко» М. Янчяускасом.

«Далеко-далеко» – это иммерсивный спектакль для одного зрителя на литовском и русском языках. Традиционно в иммерсивном театре мы ожидаем эффекта погружения, своеобразного познавательного путешествия, но всегда находятся и скептики. Насколько «Далеко-далеко» – это театральный опыт, а насколько – художественная прогулка в наушниках?

Трудно ответить, что является театральным опытом, а что – художественной прогулкой. Мы смотрим на это как на опыт, который проживает один человек. Наушники и телефон – лишь инструменты, помогающие услышать голоса. Мне кажется, что театральный опыт – это прежде всего феноменологический опыт. Важно, что и как зритель переживает внутри себя. Может, я немного вклиниваюсь в другой контекст, но во время всего процесса, который длился около девяти месяцев, мы взяли около 30 интервью. Постоянно думали, какая форма лучше всего подойдет для того содержания, которое мы хотели передать. Хотелось не забыть о здании, которое само по себе сильно воздействует, поэтому и форма возникла из необходимости показать это здание через опыт. Наушники не просто воспроизводят звук – они позволяют создать качественный звуковой мир, обеспечивая в некотором смысле опыт потока сознания.  И музыка здесь очень важна. Она сливается с голосами, становится неотделимой. Этот опыт – не какая-то очищенная «театральная» или «нетеатральная» форма, это многослойный опыт.

Представь, что есть преданный этому театру зритель, который знает актеров, ходит на премьеры. Как бы ты пригласил меня на премьеру?

Тому человеку, который привык прийти, сесть в зрительном зале и смотреть спектакль, я бы предложил увидеть театр из другой перспективы. На этот раз нет традиционного сценического действия – зрителю предлагается погулять по театру и услышать его голоса. Возможно, даже зайти в помещения, которые они никогда раньше не видели – например, в костюмерную. И услышать истории людей, которые обычно остаются за кулисами. Это опыт этого театра, этого места в Вильнюсе изнутри. 

Ты упомянул, что пришлось сделать около 30 интервью. Каков спектр опрошенных людей? По какому принципу их выбирали?

Сначала начали смотреть, кто работает в этом театре дольше всего. Было невероятно – некоторые люди проработали здесь 40, а то и 50 лет. И не только в Старом театре – люди работают здесь еще с тех времен, когда на улице Йогайлос действовал Русский драматический театр. Это было нам очень интересно. Позже мы почувствовали, что этого недостаточно – нужны и другие голоса. Мы стали брать интервью у людей, которые в этом театре уже не работают, и у тех, кто наблюдает за этим театром со стороны – например, у театральных критиков Аудроне Гирдзияускайте и Хельмутаса Шабасявичюса. Все эти голоса помогли понять, какие точки зрения по отношению к этому зданию еще существуют.     

Что больше всего удивило при встрече с людьми, у которых вы брали интервью?

Одна женщина, чей голос не попал в окончательный вариант, оставила трогательное впечатление. Она поделилась очень личными вещами. Мы пришли в этот процесс чужими, но нас приняли. Чувствовалась ностальгия – не только по прошлому, но и по былому художественному качеству, по былому авторитету театра. Многие говорили об отсутствии лидерства. Все это оказалось в фокусе драматургии спектакля – отношения с сообществом и с прошлым, которое живет в настоящем.

Зритель будет путешествовать один. Почему важен индивидуальный опыт?

Когда мы тестировали спектакль, иногда ходили в одиночку, иногда группами. И разница –огромная. Когда идешь в одиночку, активизируются все чувства. Твое тело, зрение, слух, даже обоняние реагируют иначе. Когда в театре такое подлинное ощущение пространства, это особенно важно. В одиночестве опыт становится намного сильнее и интимнее. Это позволяет произведению подействовать глубже.  

Приходилось ли участвовать в иммперсивном спектакле для одного зрителя?

Когда-то я очень хотел создать работу, в которой зритель мог бы пройтись по Лукишкской тюрьме. Позже эта идея переросла в «Ведомые». Я знаю, что подобные работы уже были. Насколько я помню, прогулки для одного человека делала немецкая театральная группа Rimini Protokoll. В Литве нечто похожее делал актер и режиссер Паулюс Маркявичюс. Но мы подошли к этой форме в ходе обсуждения с творческой группой – искали лучший способ для передачи опыта. И путешествие одного человека показалось нам наиболее подходящим.

В спектакле важную роль играет свет. Как действуют ваши так называемые „ghost lights“?

Свет здесь становится проводником. Зрителю выдается оборудование – наушники, телефон – и он идет по театру, а в некоторых местах включается свет – ghost lights. Это аллюзия на театральную традицию, когда на сцене оставляется одна лампочка, чтобы актер мог видеть путь. У нас эти лампочки становятся маршрутными точками – они показывают, куда идти.

Сколько времени длится путешествие?

Около часа. Мы сознательно решили не продлевать его. Нам хотелось, чтобы за один час зритель получил полноценный опыт. Это целенаправленный выбор.

В спектакле вы исследуете память театрального здания. Почему это важно?

Память и история здесь просто осязаемы – ходишь по пространству и видишь, как в нем витают разные времена. Сначала мы пробовали идти в историю – брать интервью у историков, искать в архивах. Но теоретическая память не подошла. Например, мы встретили женщину, которая жила в театре после войны, когда здесь действовала опера, – ее семья была художниками по свету. Такие истории оживили спектакль. Однако увидели, что самое важное – это то, что люди чувствуют сегодня. Память здесь – это не о прошлом. Она говорит о настоящем, о том, чей голос слышен сегодня.  

Музыку к спектаклю создавал Мантвидас Пранулис. Какова ее функция?

Трудно описать это рационально, но если бы пришлось использовать метафору – музыка здесь как болото. Входишь в него и оно затягивает. Музыка – не только эмоциональный фон, она действует как медиум памяти, где перемешиваются звуки, фрагменты архивов, времени оперного тетра. Звук здесь подобен дышащему организму.

Как проходила работа с драматургом Линой Лаурой Шведайте?

Интервью мы брали вместе, в зависимости от языка. Я – у русскоговорящих, Лаура – у тех, кто говорит по-литовски. Затем мы расшифровывали, обсуждали, Лаура распределяла структурно, я занимался монтажем. Особенно тщательной работы требовали русскоязычные фрагменты. Иногда текст звучит так, а голос – совсем иначе. Перевод тоже был вызовом – некоторые вещи просто невозможно передать точно.

В спектакле будет и видеоинсталляция?

Это финал – сцена продолжительностью около 8 минут. Видеохудожник Кристийонас Дирсе свободно интерпретировал архивные материалы, как из времен театра оперы, так и современные. Это как эпилог, обзор всего нашего рассказа.

Использование русского языка в спектакле, безусловно, вызовет реакцию. Как вы сами на это смотрите?

Это действительно деликатный вопрос. Язык – один из существенных пластов в этой работе. По сей день в театре есть сотрудники, которые не говорят по-литовски, поэтому решение о выборе языка стало не только творческим, но и этическим вопросом. Мы думали, оставить ли этот язык (русский) или все же убрать его. Все таки это здание, как и память его сообщества, тесно связано с традициями русского драматического театра. Такое историческое и эмоциональное содержание мы получили и от самих работников театра.

Нашей целью было не оценить или создать новый наратив, а попытаться зафиксировать момент времени – то переходное состояние, в котором театр оказался сегодня. Где он находится сейчас? В каком направлении движется? Долгое время часть сообщества считала этот театр своего рода островом – местом, где господствовало одно языковое и культурное направление. Сегодня театр постепенно открывается для многогранности настоящего и, возможно, даже пытается делать это осознанно. Однако возникает вопрос – какова цена этой трансформации? И может ли такой переход происходить плавно и без напряжения? Почему некоторые места – словно капсулы времени? 

Здание театра, похоже, с трудом признает новые технологии. С какими проблемами вы столкнулись?

Самой большой была проблема организационная. Мы использовали технологии, требующие точности – автономную навигацию, свет, синхронизацию звука. Где-то не хватало коммуникации, процесс легким не был. Но, тем не менее, я верю, что все получится.

Беседовала Ингрида Рагяльскене

Фотогр. Мартинаса Норвайшаса

12 января умер актер Вильнюсского старого театра Сергей Зиновьев. В этом году актеру исполнилось бы 70 лет. С. Зиновьев начал работать в Вильнюсском старом театре (тогда Русский драматический театр Литвы) в 1980 году вместе со своими однокурсниками Витаутасом Шапранаускасом, Эдмундом Микульским и Нийоле Казлаускайте. Все они окончили Литовскую государственную консерваторию (ныне Литовская академия музыки и театра) под руководством Виталия Ланского и Альге Савицкайте.

За 44 года работы в театре С. Зиновьев исполнил почти 80 ролей, которые создавал с исключительной духовной интеллигентностью, даже в комедиях он стремился отыскать сердцевину персонажа, не рассмешить людей, а найти суть комичности, раскрыть ее зрителям.

С. Зиновьев: «Если честно, я помню почти все свои роли»

В одном интервью С. Зиновьев сказал: «Если честно, я помню почти все свои роли. Они все засели в моей памяти, с возрастом особенно, словно откуда-то из глубин подсознания всплывают персонажи, которых я играл очень долгое время. Я думаю, это тот жизненный багаж, который всегда будет с тобой. Какие-то вещи ты переосмысливаешь, какие-то берешь оттуда, ведь новое – это хорошо забытое старое. И каждый раз, выходя на сцену, стараешься улучшить спектакль. Есть определенная планка, которую уже не можешь опускать, ее можно только поднимать. Бывает, создается спектакль, выпускается премьера, но может что-то упустили, не до конца сыграли, а ведь материал – странная штука, он вдруг начинает тебя направлять. Дает тебе свою, автором придуманную линию, выводит тебя на правильный путь. Это происходит на интуитивном уровне. И только потом понимаешь – да, что-то было упущено».

Елена Богданович: «Спокойный, немного отстраненный, живущий в своей идеальной реальности»

Актриса Елена Богданович, создавшая вместе с С. Зиновьевым исключительный актерский дуэт в спектакле «Последний вылкий влюбленный», вспоминает: «Сережа был очень разносторонним, но всегда открытым, большим и теплым человеком. К нему хотелось прижаться, почувствовать себя маленькой, надежно защищенной  девочкой. Мы подружились во время постановки «Последнего пылкого влюбленного». Это был наш любимый спектакль-дуэт. В день спектакля он всегда приходил за несколько часов до начала, сидел в гримерке, повторяя текст, прибегала я, он заваривал крепкий чай и, пока я его пила, угощал меня рассказами из своей яркой актерской жизни. Это были завершенные, яркие зарисовки. Я всегда говорила ему, что он должен их записать, а он, как всегда, только махал рукой. На день рождения я подарила Сереже книгу воспоминаний и афоризмов его любимой Фаины Раневской. Они оба были очень похожи в своем игривом, добром юморе. Он мог производить впечатление открытого, большого, доброго человека, но это был фасад – лицо, которое удобно показывать миру, а за ним скрывался ранимый, чувствительный человек, умеющий предугадывать настроение окружающих и готовый прийти им на помощь своевременной шуткой или поддержкой.

Всегда, примерно за полчаса до начала спектакля, пока я волновалась и суетилась за кулисами, он спокойно сидел в глубине сцены в костюме владельца рыбного ресторана, который очень ему шел, и на мой вопрос: «О чем ты молчишь, Сережа?» он отвечал: «Я просто слушаю, как зрители собираются в зале, занимают свои места, и пытаюсь настроиться на их волну, посылаю им хорошие эмоции. Я хочу, чтобы им было приятно, хочу подарить им радость». Таким он и был, наш последний страстно влюбленный в театр и свою профессию Сережа. Спокойный, немного отстраненный, живущий в своей идеальной реальности».

Среди наиболее ярких ролей Зиновьева последних десятилетий: Служитель синагоги, Парнес – «Новообращенный. Граф Потоцкий из Вильнюса» Ш. Зелмановича  (реж. Й. Вайткус, 2024), Старик – «Семейные сцены» А. Яблонской (реж. В. Марвин, 2023), Лейзер-Волф, мясник – «Поминальная молитва» Г. Горина (реж. В. Гурфинкель, 2021), Иосиф – «Семь пятниц фарисея Савла» А. Андреева (реж. Й. Вайткус, 2016), Мобед – «Семь красавиц» Низами Гянджеви (реж. Й. Вайткус, 2015), Борис Семенович Гусь-Ремонтный – «Зойкина квартира» М. Булгакова (реж. Р. Aткочюнас, 2014), Отец Владимир – «Язычники» А. Яблонской (реж. Й. Вайткус, 2013), Петя Перов – «Ёлка у Ивановых» А. Введенского (реж. Й. Вайткус, 2012), Барни Кэшмен – «Последний пылкий влюбленный» Н. Саймона (реж. О. Лапина, Е. Богданович-Голубева, 2011) и др.

Фотогр. Тельмана Рагимова

Всемирно известная легенда старинной музыки, дирижер Тревор Пиннок вместе с одной из выдающихся оперных исполнительниц Лауриной Бенджюнайте, камерным оркестром Св. Христофора и Международным духовым ансамблем встречаются в Литве 21, 22 и 23 ноября для участия в концерте “Endless Pleasure”. Вильнюсский старый театр приглашает испытать бесконечное удовольствие, слушая произведения Г.Ф. Генделя и В.А. Моцарта не только в Вильнюсе, но и Висагинасе и Вилкавишкисе.

Солистка Лаурина Бенджюнайте, отличающаяся уникальным голосом и умением смело сочетать разные музыкальные эпохи, рассказывает о своем опыте выступлений с известным дирижером Тревором Пинноком.

Лаурина, ты оперная солистка с очень широким репертуаром – от барочной музыки до современных произведений композиторов XXI века. Не каждый солист отважится исполнить как барочные, так и сложные современные произведения. В чем твой секрет как певицы, который позволяет тебе смело погружаться в такие разные музыкальные эпохи?

Мы используем один и тот же инструмент для исполнения музыки всех эпох – голос. Я бы никогда не стала петь репертуар, который не подходит моему голосу. Я бы не смогла исполнить все произведения эпохи барокко или произведения современных композиторов. Это в большей степени зависит от вкуса исполнителя, его желания исполнять определенный репертуар, музыкальной грамотности и эрудиции. В конце концов, все диктует сам голос – он является главным фактором. 

Какая музыка тебе ближе всего и почему? Есть ли любимые произведения, которые всегда тебя вдохновляют?

Это самый сложный вопрос, потому что как «животное» музыкального мира считаю своим долгом называть произведения и имена композиторов. Однако именно тишина для нас жизненно важна. Если говорить о прослушивании, то мне нравится хорошо исполненная поп-музыка, а для вечера я часто выбираю «разбавленный» джаз. Когда мне просто хочется «поорать» (зам. автора петь от души), это – национальный гимн Литвы или «Там, где пуща зеленеет» („Kur giria žaliuoja“).

На концертах “Endless Pleasure“, где ты будешь петь в сопровождении камерного оркестра Св. Христофора и дирижера Тревора Пиннока, знатока барочной музыки, исполнишь произведения Моцарта и Генделя. Чего ожидать слушателям от этой программы?

Мы долго решали, какая программа лучше всего привлечет публику, ведь эти концерты – только начало. Весной мы все вместе будем работать над оперой. Я восхищаюсь Моцартом, а Тревор – барокко, Г.Ф. Генделем. Произведения этих композиторов прекрасно сочетаются друг с другом. И, я верю, что это идеальное первое свидание с Вильнюсским старым театром. Концерт “Endless Pleasure“ – словно предвестник, приглашающий в дальнейшее музыкальное путешествие.

Зрителей ждет особенный концерт. Оркестр Св. Христофора уже давно «точит смычки», а мы все с огромным нетерпением ждем коллег-инструменталистов со всей Европы, которые по просьбе Тревора смогли найти место в своих сумасшедших рабочих графиках. Создавать музыку вместе с маэстро – это настоящая привилегия, честь и необыкновенный подарок.

Как родилось ваше сотрудничество с дирижером, клавесинистом Тревором Пинноком? И что побудило сегодня отправиться в совместное путешествие по музыкальным открытиям?

Я познакомилась с маэстро Тревором в 2008 году в Лондоне, в оперной студии Королевской академии музыки, где я принимала участие в прослушивании оперы, которой он дирижировал. Это многолетняя музыкальная дружба. Тревор стал моим музыкальным отцом – это человек, с которым я советуюсь по самым важным вопросам моего музыкального пути. Каким-то непостижимым образом он стал неотъемлемой частью нашей семьи. Впервые я уговорила его приехать в Литву летом 2021 года, когда Неринга была культурной столицей Литвы. Мы тогда ставили оперу в спортивном зале моей школы. Весной мы вернемся с той самой историей любви Ациса и Галатеи, но в этот раз будем ставить спектакль в Вильнюсском старом театре. У оперы будет свой настоящий дом, своя сцена!

Музыка барокко, особенно в исполнении такого дирижера, как Тревор Пиннок, имеет свою специфику. Каково твое отношение к исполнению отдельных музыкальнвх жанров? 

Когда я пою барочный репертуар, не могу одновременно готовить другую музыку. Кстати, это относится ко всему моему репертуару. Голосу требуется время, чтобы адаптироваться, найти свое собственное звучание и способ. Я только что вернулась из Франции, где в Оперном Театре Ниццы на Лазурном берегу я пела Симфонию № 4 Малера, и мне потребовалось несколько дней, чтобы вернуться к Семеле Г.Ф. Генделя и заново ее освоить. Всем произведениям нужно время и подходящее чувство.

Как думаешь, какова роль оперного исполнителя в современном мире, когда музыка становится все более доступной на других платформах? Меняется ли аудитория и ее ожидания во всем мире и в Литве?

Мы все выигрываем от того, что музыка доступна. Самое важное – чем мы заполняем этот эфир. Какова моя роль в современном мире? Я – связующее звено, мост между дирижером и идеей композитора, которая звучит через мой опыт, сердце и голос. Ожидания публики по сути не меняются – мы все хотим быть растроганы, удивлены, желаем испытать единение, и музыка щедро предоставляет такую возможность.

Беседовала Лаурина Лопайте

Фото – Ронан Коллетт

Кристина Мария Кулинич – актриса, драматург, режиссер. Начала свой творческий путь как театральная актриса и перформансист. В 2017 году написала свой первый текст для перформанса «Window Shopping», за которым последовали пьесы «Дедушка», «Цели и задачи», «SoDramatic», «Fan Fiction» и др.

Премьера последней пьесы драматурга нового поколения «Хорошая погода, если не слишком много думаешь» в постановке самого автора пьесы состоится в Вильнюсском старом театре 9 и 10 ноября. Спектакль поднимает как никогда актуальные темы истории, памяти, исторической травмы, вины и Холокоста. Действительно ли мы учимся и можно ли извлечь уроки из истории? Ясно только одно – не меняется только человеческая природа.

Что побудило выбрать темы исторической травмы, вины и Холокоста? В какой степени на это повлиял исторический и современный контекст?

Прошлым летом в руки попала книга Ауримаса Шведаса «Ирена Вейсайте: жизнь должна быть прозрачной», в которой собраны беседы ныне покойной профессора И. Вейсайте с автором. Некоторые из бесед – это воспоминания о прожитом Холокосте в Литве. Мое собственное восприятие Холокоста, должна признаться, было скорее школьным. По мере чтения меня не покидало нарастающее чувство стыда. Как так получилось, что люди, пережившие трагедию и выжившие, люди, мимо которых я проходила на улице или даже встречала на спектаклях, люди, составлявшие огромную часть литовского общества до Второй мировой войны, восприятие их трагедии не присутствует в моем сознании. Почти не было осознания того, что здесь происходило и какую важную часть общества мы потеряли. Большинство из нас знают Анну Франк. Но, наверное, не многие знают Ицхока Рудашевского – подростка, который был заключен в Вильнюсское гетто, вел дневник и фиксировал жизнь в гетто. Однако глубокая трагедия, ее масштаб и значение не были осознанны. И то, что это также моя историческая память, не было осознано. Насколько я могу судить, многие люди могли бы сказать нечто подобное. Словом, я решила исследовать, попытаться осмыслить хотя бы часть этого в пьесе.

Тогда в Израиле 7 октября произошел теракт. Более того, антисемитизм начал проявляться с разных сторон. Это страшно и мерзко. Поднятие этих вопросов на поверхность кажется как никогда необходимым.

Однако в этом контексте я не хотела бы использовать слово «вина». Я согласна с мыслями, высказанными профессором Саулюсом Сужеделисом в одном из интервью, о том, что коллективная вина – не самый продуктивный способ обозначать явления. Однако те из нас, кто родился после войны, не виноваты в том, что сделали некоторые из наших предков. Более подходящим словом, по мнению профессора, был бы коллективный стыд. Соглашусь. Соглашусь и с тем, что важно изучать неудобные подробности Холокоста в Литве – это сделает нас только сильнее.

Вы автор пьесы «Хорошая погода, если не слишком много думаешь» и режиссер спектакля по своей же пьесе. Как вам удается совмещать эти две миссии?

Сегодня я не считаю эти два аспекта создания спектакля принципиально разными. Конечно, и режиссура, и драматургия требуют разных навыков, но я не думаю, что они конфликтуют или мешают друг другу. Мне интересно само театральное искусство, а его можно создавать по-разному – можно разделить работу и функции, но можно и делать все самому. Важно, чтобы машина, которую мы конструируем во время репетиций, завелась, когда зрители уже в зале, но одной правильной инструкции нет.  Я бы сказала, что миссия одна и та же – сконструировать «театральную машину». Мне интересны разные этапы этого построения.

Какую аудиторию, какого зрителя вам важно охватить? Насколько важен зритель для Вас как для художника, работающего в современном театре?

Публика – это существенный элемент, завершающий работу. Надеюсь, мне удастся найти открытого, чуткого зрителя, который осмелится столкнуться с неудобными вопросами и чувствами.

В спектакле поднимается вопрос: можно ли извлечь уроки из истории? Как бы вы ответили на этот вопрос сейчас?

Не знаю. Надеюсь, что да.

Какие были основные источники вдохновения для написания пьесы и постановки спектакля?  

Книги, экскурсии, открытые лекции и воспоминания выживших помогли лучше понять и осмыслить этот этап истории. Конечно, это обширная тема и я не стала знатоком этого исторического периода, отнюдь.

Часть прочитанных мною книг практически легла в основу историй и дилемм пьесы. Некоторые фрагменты я даже цитирую или перефразирую. Прежде всего, это книги Анеты Анры «Йехудит. Мир мог быть таким прекрасным», а также «Тайную историю полиции Каунасского еврейского гетто», написанную самими сотрудниками полиции Каунасского еврейского гетто, и «Наши» Руты Ванагайте. Если говорить о театральном влиянии и источнике вдохновения, то это „(A)pollonia“ Кшиштофа Варликовского.

В спектакле два молодых человека, женщина и мужчина, застряли в неопределенном времени и пространстве. Что это за персонажи? Почему Вам важно исследовать связь этих персонажей с прошлым и их поисками в XXI веке?

Персонажи – обычные хипстеры, пытающиеся построить свою жизнь. Один из вопросов, который меня волнует: чтобы избежать повторения таких ужасов, как Холокост, что важнее: знание исторических фактов или знание самого себя как очень сложного и противоречивого существа? Ведь некоторого времени после Холокоста, особенно в западной общественности, поднимался вопрос: как вещи такого масштаба могло произойти? Как такая большая часть обычных, средних, психически здоровых людей могла совершить такие жуткие преступления? Эти и подобные вопросы задают себе герои пьесы, которые по ходу пьесы узнают истории своих предков – истории, не существовавшие в их памяти до посткатастрофического пространства.

Какие методы и формы современного театра наиболее эффективны в изучении и работе с такими темами, как война, травма и чувство вины?

Скорее всего существует множество способов, методов и форм, подходящих для раскрытия подобных тем. Я верю, что то, что мы с командой создаем, тоже будет действенным.

Вы упомянули, что иногда предпочитаете «наслаждаться хорошей погодой и фантазировать о будущем». Помогает ли творчество найти баланс между тревогами настоящего и мечтами о будущем?

Иначе говоря, я скорее убегу, чем предприму реальные шаги – посмотреть в глаза своей тревоге и попытаться ответить на вопросы: что реально могу сделать, что в моих силах, как реально могу внести вклад в создание того будущего? К сожалению, я заметила неприятную правду – здесь говорю о себе. Чем дальше, тем больше убеждаюсь, что беспокойство о настоящем и фантазии о светлом завтра – две стороны одной медали. Я не хочу искать баланс между ними, это бессмысленно. Для меня сегодня творчество становится одной из попыток постичь и осмыслить это.

Как ваши предыдущие работы и совокупность драматургических текстов повлияли на творческий процесс спектакля «Хорошая погода, если не слишком много думаешь»?

Углубляться в эту тему, читать мемуары и исторические источники было непросто, и часто окутывали сомнения, могу ли я влить хотя бы часть этой боли в театральное произведение и под каким углом это имеет смысл делать... Творческий процесс отличался от предыдущих. Я столкнулась с дилеммами, сомнениями, страхами. Конечно, в большей или меньшей степени я всегда испытываю подобное, но в этот раз я чувствую очень большой груз ответственности.

Искусство перформанса оказало большое влияние на Ваше творческое становление. Как этот опыт отразится в спектакле «Хорошая погода, если не слишком много думаешь »?

Возможно, очень косвенно. Да, я уверена, что этот опыт оказал на меня огромное влияние, и это отражается в задачах, которые я ставлю перед актерами, и в моем собственном образе мышления, в почерке. Тем не менее я сомневаюсь, что влияние перформанса будет заметно в спектакле – сегодня перформативности на театральной сцене я не ищу. Конечно, бессознательно это может проявиться, но сейчас для меня важенее всего, чтобы форма помогла теме раскрыться.

Чем отличается творческий процесс в экспериментальных, независимых театральных проектах от постановок в институциональных, государственных театрах? Есть ли, на Ваш взгляд, принципиальные различия?

Процесс такой же, как и всегда. Работать в учреждении проще по логистическим причинам – каждый делает свою работу и все. В независимых театрах часто становишься и рабочим сцены, и продюсером, и еще черт знает кем. Я бы сказала, что с этой точки зрения в учреждении комфортнее.

В Вашем творчестве часто прослеживается сновидческий, разговорный стиль потока мыслей. Что привело к формированию такого стиля? Насколько важна сновидчество в создании атмосферы спектакля?

Мне очень интересно фиксировать повседневный язык и поток мыслей. Я часто ловлю, иногда даже записываю, а затем транскрибирую случайный разговор или просто быстро записываю то, что услышала на улице. Записанная на бумаге речь выглядит очень странно, как будто не прилипает к бумаге. Живая речь отличается от письменной. Даже сейчас, когда я отвечаю на вопросы письменно, моя мысль в какой-то степени контролируется и редактируется, а во время живой речи проявляются всевозможные противоречия, нелогичности и мусор – одна еще не до конца сформулированная мысль сменяется другой. Интересно исследовать как и что о тех или иных вещах говорит сама манера речи, употребляемые слова, паузы, и потом из таких фрагментов пытаешься собрать целое. Часто в речи «ни о чем» или в не до конца сформулированной мысли есть что-то, о чем я сознательно не подумала бы.

Нечто подобное происходит и с потоком мыслей. На первый взгляд, это беспорядок, сновидческий бред, но именно за ними скрывается то, о чем не хочется говорить или думать. Вот поэтому мне нравится оставлять в текстах немного этого беспорядка, прерывистость мысли, неконтролируемую лексику в речи персонажей.

Стали ли современные зрители более чувствительны к историческим травмам и коллективной памяти, или же мы слишком поглощены повседневными заботами?

В 2016 году в Молетай состоялся «Марш памяти», посвященный памяти об убитых в этом городе евреях. В нем приняло участие множество людей. Я сама была там с несколькими коллегами и могу подтвердить, что атмосфера была очень трогательной. Вспоминая сейчас этот марш, я думаю, что это один из тех случаев, которые показывают, что многие люди не равнодушны к трагедии еврейского народа и понимают, что это и наша трагедия.

Ваше личное видение будущего? Вы больше оптимист или считаете, что катастрофы неизбежны, как упоминаете в спектакле?

Чтобы предотвратить их, необходимо приложить огромные, сознательные, индивидуальные и коллективные усилия. Не хочется склониться ни к оптимизму, ни к пессимизму. Не хочется поддаться эмоциям, но необходимо найти способы, как не скатиться в безразличие.

Беседовала Ингрида Рагяльскене

Фотогр. Тельман Рагимов